ДЕТСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ ВЕЛИКОГО ДУХОВНОГО УЧИТЕЛЯ

12 ноября 2008 года я сидела в Федеральном Суде Австралии в Перте, наблюдая за адвокатом, который был моим братом, оспаривающим дело о межевом знаке, затрагивающем права на интеллектуальную собственность. По мере того, как разворачивалась драма с обменом аргументами и контраргументами с обеих сторон, мои мысли обратились к маленькому мальчику лет девяти-десяти, почти полвека назад сидевшему в публичной галерее Высшего Суда Читтагонга. Мысленно я видела его, наблюдавшего через перила за судебным процессом, который проходил в главном судебном зале ниже, внимательно слушающего речи защитников с обеих сторон и с пристальным интересом рассматривающего лица подсудимых. Мальчика звали Мадал. Позже он стал всемирно уважаемым и любимым Шри Чинмоем — мечтателем о мире, поэтом, музыкантом, художником, спортсменом и духовным наставником.

Когда в конце своей жизни Шри Чинмой, обычно по торжественным случаям, вспоминал свое детство, он рассказывал нам об этих посещениях Высшего Суда на Волшебном Холме в Читтагонге. В качестве объяснения, он говорил, что «любил наблюдать за адвокатами и арестантами». Обычно одному из семейных слуг, таких как повар, поручалось сопровождать его, и они вместе сидели на разных судебных процессах, получая от происходящего огромное удовольствие.

Признаюсь откровенно, это одна из сторон Шри Чинмоя, которая всегда меня озадачивала. Что побуждало озорного деревенского мальчишку, настолько полного энергии и живости, что члены семьи наградили его прозвищем «Мадал» (литавры), часами погружаться в преступления и слабости незнакомых людей? Что заставляло его, успешно скрывающегося от присмотра домашнего учителя, весь день свободно бродившего по городу, снова и снова возвращаться в Высший Суд?

Сейчас я понимаю, что мое ограниченное восприятие основывалось на очень узкой идее, что должен или чего не должен делать святой человек. Я сквозь пальцы смотрела на тот факт, что широкая панорама человечества, огромная масса страждущих и несовершенных индивидуальностей — его избранное поле проявления. Более того, я не принимала в расчет основополагающий принцип всего — строку в Бхагавад-Гите, произнесенную Господом Кришной, которая передает саму суть истинного послания Бога:

When righteousness declines
And unrighteousness prevails,
Myself I embody and manifest.

Когда праведность подходит к закату,
И господствует неправедность,
Себя я воплощаю и проявляю.

Где еще духовный Учитель должен был впитать господствующие ценности своего времени, как не во дворце правосудия, некой сцене, где истина и ложь ведут свою извечную борьбу; где иногда невинный приговаривается к тюремному заключению, а виновный, случайно — к свободе; где человеческая и божественная справедливость уравновешиваются на весах кармы; где порочных людей могут возвысить до благородства, а великие люди могут быть выставлены как порочные?

Я думаю, что визиты Мадала в Высший Суд Читтагонга были призваны пробудить и расширить его сознание. Они были его первыми шагами за пределы семейного круга, они знакомили его с общими условиями жизни в Восточной Бенгалии и, наконец, они давали ему возможность отождествиться со страданиями и радостью множества мужчин и женщин. В общем, я думаю, что его переживания безмолвного наблюдателя в Высшем Суде послужили важным фундаментом в его духовной работе в более поздние годы.

СЕМЕЙНЫЙ КРУГ МАДАЛА

Давайте постараемся восстановить детали повседневной жизни Мадала в 1940 году, когда ему исполнилось девять лет. Его семейный дом находился в крошечной деревеньке Восточной Шакпуры, приблизительно в 13 километрах восточнее города Читтагонга, и был связан с ним водными путями широкой реки Карнафули. Уволившись с должности главного инспектора железной дороги Ассам-Бенгалия, его отец Шаши Кумар Гоуз, открыл в Читтагонге банк под названием Гриха Лакшми (Дом Лакшми). Каждый понедельник утром Шаши Кумар и старший брат Мадала Читта покидали деревенский дом и добирались до города на пароме. Там они оставались на неделю, ночуя в расположенных над банком комнатах, и возвращались домой в пятницу вечером.

При таком заведенном порядке Мадал и другой его старший брат Манту оставались дома одни с женщинами — матерью и двумя сестрами — на целый день. Уроки Мадалу и Манту преподавал частный учитель, но у этих двух маленьких мальчиков было также много свободного времени, чтобы играть в игры, резвиться со своими любимцами — собаками и обезьянами, лазить по деревьям, рвать манго, бегать к пруду, находившемуся в собственности их отца, и болтать с работниками. Это была, во многом, идиллическая жизнь. Семья преуспевала, отец был уважаемым главой деревенского совета, и их окружало много двоюродных братьев, тетушек и дядюшек, половина из которых, по-видимому, жили в огромной семье Гоузей.

Однако Мадал стремился сопровождать своего отца в город и под различными ухищрениями довольно часто умудрялся увязаться за ним, когда тот в начале новой недели направлялся к небольшой пристани. Видя, что его самый младший ребенок так решительно настроен настоять на своем, Шаши Кумар зачастую уступал и брал Мадала на паром вместе с собой. Мадал был седьмым ребенком, родившимся, когда ему было сорок девять лет, а его жене Йогамайе — тридцать семь. Другие его дети были склонны к духовности, спокойны и сдержаны, но этот был иным. Мадал был очень живым ребенком, полным неукротимой энергии. К тому времени, когда ему исполнилось восемь или девять, его невозможно было сдержать, и хотя он был любимцем семьи, можно себе представить, что его мать и сестры, возможно, вздыхали с облегчением, зная, что он уезжает в город.

Приезжая в Читтагонг, Шаши Кумар и Читта занимались своей работой, оставляя Мадала под строгим присмотром одного из банковских сотрудников. Ему не позволялось одному выходить на улицу, но разрешалось сопровождать банковского посыльного на его черном велосипеде, когда тот ездил с поручениями. Если Мадалу удавалось извлечь несколько песо из кармана пиджака отца, он просил посыльного остановиться у лавки торговца сладостями и покупал небольшой пакет сладостей, чтобы раздать их служащим банка.

Он становился все более активным, и, поскольку ему было запрещено иметь собственный велосипед, за исключением езды на заднем сиденьи велосипеда посыльного, излюбленным занятием Мадала стало посещение Высшего Суда.

СИМВОЛИЗМ ВЫСШЕГО СУДА

В отличие от других городов Бангладеш, топография Читтагонга полна горизонталей. Высший Суд Читтагонга — чудовищное, впечатляющее двухэтажное строение из красного кирпича, возведенное англичанами на Волшебном Холме (“parir pahar”). Многие годы оно было единственным высотным зданием в Индии на вершине холма. До недавнего времени, оно возвышалось над окружающим ландшафтом, и люди, приближающиеся к Читтагонгу или по реке Карнафули, или по дороге, могли видеть его издалека. Для Мадала это было первым, что он видел каждый раз, прибывая вместе с отцом на пароме из деревни в город.

Восточная Бенгалия в то время была частью Индии, а Индия находилась под властью англичан. Сильное имперское присутствие в Читтагонге продолжалось почти двести лет. Англичане, фактически, построили свою собственную часть города, примыкающую к старому, уже существующему городу и, как и в остальной Индии, придали ей некую индивидуальность. Они застроили свою часть массивными зданиями, которые, как считалось, каким-то образом стояли на страже их ценностей. Такие здания, пишет Симон Винчестер в предисловии к своей проникновенной книге «Камни империи: Постройки Раджа» (2005), написанной в сотрудничестве с Яном Моррисом, были «вытесанной из красного песчаника гарантией того, что конституционное право и демократия будут процветать долго».

В Читтагонге англичане приобрели у заминдара по имени Акил Чандра Сен собственность в 25 акров, в том числе холм и прилегающие долины. На вершине холма они построили здание Высшего Суда, которое использовалось еще и как помещение администрации. Здание занимает располагающиеся зигзагом 250 000 квадратных футов и насчитывает буквально сотни комнат. Оно также располагает обзором на 360 градусов панорамы Читтагонга, включая район порта, большую часть реки Карнафули вниз по течению, области Динг и Банскхали — на юге, и горные массивы — на востоке. На нижних склонах холма англичане возвели и другие важные постройки, имеющие отношение к «цивилизованному управлению» колонией.

В своей книге «Характер языка» (1977) Кристофер Александр, изучая этот вопрос в расширенном контексте, частично поясняет, что было основной причиной такого чрезмерного проявления грандиозности:

«Инстинкт взобраться на возвышенность, с которой можно смотреть вниз, обозревая свой мир, представляется основным человеческим инстинктом».

Хотя, несомненно, в этом есть нечто большее; другими словами, англичане были довольны скромной постройкой, соответствующей нуждам этого широко раскинувшегося колониального аванпоста. Имперская архитектура английского Раджа более критично трактовалась Симоном Винчестером и Яном Моррисом, которые пишут:

… Высшие Суды в Индии осознавали свою значимость; в них архитекторы пытались воссоздать величественное значение империи… они были также самыми высокими зданиями в окрестностях, возвышаясь над остальными, как юридические принципы… Высшие Суды зачастую не предполагали помилования, а вели себя так, что в основном преступники были так напуганы, как судьи самоуверенны (стр. 111).

Маленький мальчик в сопровождении скромного повара осмеливался проникать даже сквозь двери одного из таких Высших Судов.

В ВЫСШЕМ СУДЕ

Подходя к Волшебному Холму, приближаясь к огромному фасаду, а затем проходя через внушительный главный вход, — поступки, требующие немалого мужества, — Мадал оказывался, поистине, в «Доме Чудес». Это превосходило все то, что он когда-либо переживал в своей деревне. Высший Суд буквально заполнил его жизнь. Сводчатые коридоры и широкие ступени вели из одного зала заседаний в другой, и белый мраморный пол эхом отзывался мириадами шагов судей и прокуроров в их ниспадающих одеждах, адвокатов, просителей, тяжущихся и преступников.

Проходя по длинным, холодным галереям мимо ниш, где группы адвокатов спорили на повышенных тонах или члены семей старались утешить друг друга; мимо низко висящих портретов и скульптур из других культур, установленных европейцами; его уши улавливали обрывки слов на английском языке, а, возможно, на языках торговцев этого портового города — арабском, бирманском, голландском и португальском и также на индийских диалектах, очень сильно отличавшихся от его собственного читтагонгского диалекта. Можно представить воздействие, оказанное на маленького мальчика, чей отец носил на работу западную одежду и говорил по-английски.

СУДЕБНЫЕ ДРАМЫ

С какого рода делами обращались в Высший Суд? По-видимому, деревенские советы («панчайяты»), главным судьей которых в их округе был отец Мадала, — имели дело с проблемами местного характера, такими, как определение границ собственности, кража скота или подписание и разрыв контрактов, выплата приданого, и тому подобным. Сферой полномочий Высшего Суда были дела компаний, матримониальные вопросы, взяточничество, крупные тяжбы, банкротство и так далее. Можно только представить слухи, которые разносились до начала судебного заседания и впитывались мальчиком, сидящим в публичной галерее с широко распахнутыми глазами, маленьким мальчиком, который, несомненно, был слишком мудр для своих лет.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Стоит также отметить, что Читтагонг в то время был «спящей красотой, проступающей из тумана и воды», так воспел его китайский путешественник Хуен Цанг в VII веке нашей эры. Антибританские настроения звучали через материк, а к тому времени Читтагонг был на передовой борьбы за изгнание англичан. 18 апреля 1930 года шестьдесят пять революционеров, мужчин и женщин, возглавляемых великим героем-патриотом Сурья Сеном, захватили одновременно склад оружия, полицейский участок и телеграф в Читтагонге. Затем они провозгласили независимое национальное правительство.

Это восстание застало англичан врасплох и совершенно потрясло их. Многие революционеры бежали впоследствии в близлежащие горные районы. Манини Чаттерджи в своей книге «Сделай и умри. Читтагонгское восстание: 1930-34 годы» (1999) повествует о том, что ответные действия властей были решительными, и к 1931 году, году рождения Мадала, Читтагонг фактически оказался под властью военных. Администрация была наделена особыми полномочиями — арестовывать, содержать под стражей и выносить наказание всем, подозреваемым в связи с революционерами. Это коснулось и собственной семьи Мадала, поскольку один из его родственников был брошен в тюрьму за революционную деятельность. К тому же, лидер революционного движения Учитель Сурья Сен был связан с их семьей. Шри Чинмой вносит ясность:

Сурья Сен был дальним родственником родственников младшей сестры моей матери. Несколько раз он скрывался в доме сестры моей матери… Правительство Англии вечно разыскивало Сурья Сена.

В последующие три года революционеры, скрываясь, вели партизанскую войну против сильной колониальной власти. В конце концов, несмотря на все попытки жителей Восточной Бенгалии защитить себя, оставшиеся в живых были схвачены, интернированы в читтагонгскую тюрьму, а затем осуждены Высшим Судом Читтагонга. Некоторые были приговорены к тюремному заключению, более серьезные преступники были сосланы на Андаманские Острова, тогда как обожаемый лидер Сурья Сен (арестованный только в 1933 году) в 1934 году был повешен, что вызвало волну народного сочувствия и придало новый импульс антиимпериалистической борьбе. Не будет преувеличением сказать, что события в Читтагонге сотрясли основы Британской Империи. В 1934 году в документах Департамента безопасности город упоминался как «материк революционной деятельности Бенгалии».

Непростая ситуация против Британии осложнялась началом Второй Мировой войны, что привело к массовому военному строительству в Читтагонге, так как Британия превратила портовый город в главную военную базу. Начался приток союзнических сил из Британии, Австралии и Америки. Солдаты проходили строем и заполняли улицы. Шри Чинмой вспоминал, что иногда солдаты с нежностью несли его, посадив на плечи.

В конечном счете война принесла много лишений и невзгод жителям Читтагонга. По причине стратегического значения для Британии и его близости к фронту военных действий в Бирме, город оказался уязвимым для вторжения. Он стал мишенью для нападения японских войск, участились воздушные налеты и, после падения Бирмы в 1942 году, город заполонили беженцы. Шри Чинмой позже писал об этом времени в своей книге «Мой брат Читта» (1998):

Мой отец умер в 1942 году во время Второй Мировой войны. В последние годы его жизни японцы приступили к бомбардировкам Восточной Бенгалии, и перед нашим банком в Читтагонге образовалась огромная, с плавательный бассейн, воронка. Много раз, слыша приближение самолетов, мы бежали в бомбоубежище.

ВЕЛИКИЙ ГОЛОД

Земля в районе Читтагонга чрезвычайно плодородна — три урожая риса в год. В 1940 году в городах проживало только 7,4% населения. Основными важнейшими отраслями производства были выращивание риса, джута, фруктов и овощей. Само название Шакпура означает «место овощей». Во время войны местные фермеры были вынуждены продавать Британии значительные объемы риса крайне дешево; им приходилось кормить армию: как тех, кто находился в Индии, так и тех, кто воевал за ее пределами. По мере продвижения военных действий, Британия предприняла экстренные меры, чтобы реквизировать и запасти рис для солдат. Кроме того, они уничтожили более 600 стоявших в дельте маленьких суденышек, игравших существенную роль в системе доставки зерна. Британцы дали рационалистическое объяснение этой акции, говоря, что это было сделано для предотвращения вторжения японских войск, на самом же деле, — для разрушения главной опоры революционного движения.

Эти акции ускорили начало Великого Голода 1943 года — парадоксально, сезона небывалого урожая — в котором пять миллионов населения Читтагонга умерли от голода. Великий голод известен в Бангладеш как «панчашер манвантер» — голод 50-х — потому что это случилось в 1350 году по бенгальскому календарю. К счастью, старший брат Шри Чинмоя Читта предвидел вероятность этого.

Мой брат Читта был обеспокоен тем, что в случае продолжения войны будет трудно обеспечить семью достаточным количеством риса и другой еды. Поэтому он отправил одного из слуг в город купить сорок больших мешков риса. Он купил достаточно риса не только для нашей семьи, но и для того, чтобы продать его беднякам по очень низкой цене. Слуга вернулся в деревню на лодке с мешками, и другие пришли помочь их разгрузить. Я попытался поднять один мешок, но не смог даже сдвинуть его с места. Мой брат закупил также и другие продукты. Он хранил все это во временной постройке, которую каждую ночь охранял слуга.

В Читтагонге распространено мнение, что продуктовый кризис был организован правительством Британии для того, чтобы заставить бенгальцев массово идти в пункты, вербующие новобранцев в армию. Таким образом, Британия получала столь необходимые людские ресурсы, а независимое движение должно было существенно сократиться, если не быть и вовсе подавленым.

Однако семья Гоузей выбрала другой путь. После смерти их матери в 1943 году они приняли решение вступить в Ашрам Шри Ауробиндо в Пондичерри в Южной Индии. Старший брат Мадала Хридай, проживавший там с 1932 года, вернулся в Читтагонг и сделал все необходимые приготовления. Очень небольшому числу маленьких детей, таких как Мадал, чьи жизни подверглись опасности из-за войны, было дано особое позволение Божественной Матери приехать в Ашрам. Хридай уладил все семейные дела, собрал Мадала, Манту и других членов семьи, и они отправились в долгое путешествие в Пондичерри, оставляя позади зону военных действий. Из Читтагонга они проехали на поезде более 2300 км (1430 миль) и прибыли в Ашрам в июле 1944 года. В качестве постскриптума можно отметить, что 25 марта того же года японский авианосец, на борту которого находилось пять средних бомб и тридцать истребителей, атаковал Читтагонг с разрушительными последствиями.

РАЗВЛЕЧЕНИЯ ПРОСВЕТЛЕНЫ

Ранние переживания Шри Чинмоя в Высшем Суде Читтагонга способствовали очень быстрому пониманию им человеческих обстоятельств. И это сыграло свою роль, когда несколькими десятилетиями позже он приехал в Нью-Йорк и столкнулся со всеми крайностями западного образа жизни, — ничто ни разу не смутило его в поведении людей, для него не было ничего нового под этим солнцем. Он уже видел и слышал многое.

В действительности, будет не совсем правильным предположить, что Мадал был наивным деревенским мальчиком, который каким-то образом укрылся от грубой реальности этого мира. К тому времени ему было двенадцать, и его старший брат забрал его в Южную Индию, он пережил бомбардировки своей родины, ее оккупацию вооруженными войсками, разрушение банка своего отца и — перевешивающее все другое — болезни и безвременные смерти обоих родителей. Большую часть времени он проводил среди взрослых и имел уникальную перспективу наблюдать широкий спектр поведения людей во время судебных процессов в Высшем Суде.

Оглядываясь сейчас на то, каким человеком Шри Чинмой стал, можно понять, как его переживания в читтагонгском Высшем Суде сказались на многочисленных аспектах его жизни: он всегда видел истину во всех ее многочисленных гранях; он принимал пороки человечества; он симпатизировал всем партиям; он убеждал людей никогда не судить других и сам никого не судил. Как он написал в одном коротком стихотворении:

Любовь — это нечто,
Что не знает,
Как осуждать кого-то.

В конце мы снова вернулись к образу маленького мальчика, который любил часами сидеть в Высшем Суде. Это то, чего я никогда не понимала, — до сегодняшнего дня.